Одна из мощнейших солисток мировой оперной сцены и прима Национальной оперы Украины Людмила Монастырская, обернутая украинским флагом, после триумфального исполнения партии Турандот в одноименной опере под громкие овации на сцене нью-йоркской Метрополитен-опера стала, как заметил генеральный директор театра Питер Гельб, «мощным вокальным символом противостояния Украины».

Наша певица в начале полномасштабной агрессии РФ против Украины трижды подряд исполнила главную партию в опере «Турандот» Джакомо Пуччини в одном из лучших театров мира. Талантливая украинка в спектакле Метрополитен-опера заменила россиянку Анну Нетребко, верного солдата путинской армии культуры.

Людмила Монастырская, более десяти лет назад прославившаяся в том же Метрополитен как лучшая Аида мира, сначала не соглашалась на стремительную замену, мотивируя тем, что давно не выходила на сцену в этой партии. Но после личного звонка Питера Гельба на украинский номер Людмилы наша оперная дива приняла предложение.

— Выйти обернутой украинским флагом — было исключительно моей инициативой. Я предупредила о своем замысле Питера Гельба, и он попросил немного времени подумать, посоветоваться. Потому что этот мой шаг — беспрецедентный случай, политический акт, который, в конце концов, вызвал огромный резонанс. В трех спектаклях дважды на аплодисменты я выходила обернутая украинским сине-желтый флагом, и в зале было много украинских флагов! На завершающий спектакль с HD-трансляцией пришли почти все аккредитованные в США высокопоставленные дипломаты по приглашению наших украинских. И так должно быть. Очень важно, чтобы наши амбассадоры поддерживали выступления украинцев за границей, особенно на важных сценических площадках, — говорит певица.

— Уже скоро год, как началась широкомасштабная агрессия России против Украины. Где вас застал первый день войны?

— У меня был контракт в Неаполе. Должна была петь четыре спектакля «Аиды» в театре Сан-Карло, четвертый заключительный — 26 февраля, и на 27 февраля был билет домой, в Киев. Но суждено было после этих гастролей вернуться не в Киев, а в Варшаву, ставшую городом моего временного приюта. Конечно, было очень ужасное моральное состояние. Сейчас мы как-то адаптировались и смогли перенастроить свою психику. Тогда большинство из нас переживало шок: как с нами может такое происходить вообще?! Состояние отрицания реальности как самозащита. Я находилась вне Украины девять месяцев, поскольку было много контрактов, заключенных за несколько лет, еще до войны, и незапланированных концертов в поддержку Украины. Принимала участие в уникальном проекте Ukrainian Freedom Orchestra, в большом турне с этим оркестром.

— Расскажите, пожалуйста, об этом проекте подробнее.

— Этот проект был начат по инициативе Метрополитен-опера и Польской национальной оперы. В Ukrainian Freedom Orchestra вошли ведущие музыканты из Киева, Львова, Харькова, Одессы и других городов Украины, а также украинские участники известных европейских коллективов. Возглавила коллектив канадско-украинский дирижер Кери-Линн Уилсон. В течение июля-августа мы были в турне по столицам Европы и в США. Финальные концерты состоялись в Нью-Йорке и Вашингтоне.

Это был очень интересный, но непростой опыт. Нелегко было подстраиваться к самым престижным залам, чье расписание составлено на сезоны вперед. Плюс стресс из-за ситуации дома, из-за резких перемен климата и часовых поясов… Но все потраченные усилия и время стоили результатов. Еще сильнее все почувствовали, осознали, какая у нас великая культура, прекрасная школа! Нам есть чем и кем гордиться! Нам очень нужно работать над собой, чтобы все на должном уровне транслировать миру. А музыка — это сверхмощный проводник, способный вызвать истинное прозрение.

— Вы много путешествуете в силу своей специальности, а за год войны пришлось еще больше. Плюс турне с Ukrainian Freedom Orchestra. В какой стране (странах) мира вы почувствовали самый высокий уровень эмпатии к тому, что происходит в Украине?

— Очевидно, в Америке. Анализирую прежде всего через призму театра. Почему американцы? Это сверхмощное государство, могущественная страна, они могут себе позволить поддерживать нас. Они поддерживают весь демократический мир.

Среди европейцев высокий уровень эмпатии к украинцам почувствовала от поляков, балтийцев: они еще хорошо помнят, какие ужасы несет «совок», а также от шведов и финнов — жителей пограничных стран с империей зла. В разных странах случались истории, когда едва сдерживала себя. Все, что летает над нами и убивает гражданских людей, над другими странами не летает, и, к счастью, они не знают, как это — волноваться за своих близких.

После пережитого горя даже хорошие светлые люди, не постесняюсь этого слова, чувствуют определенную кровожадность в себе. Что это? Откуда это? Война включает в нас все первобытные инстинкты. Но Украина справедливо защищает себя и весь цивилизованный мир, поэтому имеет право и на такую эмоциональную реакцию!

— То есть в этом контексте вполне логичным выглядит бойкот российской культуры. К сожалению, далеко не все профессионалы, кого Украина считает амбассадорами своей культуры, поддержали этот бойкот. Особую дискуссию до сих пор вызывает исполнение музыкальных произведений таких российских композиторов, как, например Чайковский или Мусоргский. Знаем, что вы одной из первых украинских исполнителей отказались от произведений условного Чайковского. Пожалуйста, еще раз для широкой публики аргументируйте свою позицию по этому вопросу.

— Поставить на паузу российскую культуру хотя бы во время этой кровавой войны — крайне важно. В принципе, история музыки довольно драматична, поскольку многие и российские композиторы, считающиеся маркерами российской культуры, страдали от всяких российских авторитарных режимов. Тот же Рахманинов не случайно выбрал эмиграцию. У многих из них были и украинские корни… Но, к сожалению, все они, нужно признать, представители культуры врага. Мы не имеем морального права их сейчас пропагандировать. В нашем оперном театре (Национальной опере Украины. — М.М.) сняли с репертуара полностью все балеты Чайковского, хотя, с профессиональной точки зрения, это вызов для всех без исключения балетных коллективов. Изъяли и оперы «Алеко» Рахманинова, «Иоланту», «Евгения Онегина», «Пиковую даму» Чайковского. Иначе и быть не может, поскольку продолжается жестокая война-геноцид против украинцев, и мы не вправе никоим образом продвигать российскую культуру. Хотя у меня лично многие годы карьеры связаны с исполнением именно российского классического репертуара. Но в современных обстоятельствах музыка этих авторов публично неприемлема.

— Что делать сегодня нам, чтобы продвигать украинскую культуру? Какие первые шаги, даже во время войны, можем сделать, чтобы изменить ситуацию к лучшему?

— Долгое время Запад, включительно с Украиной, не понимал, какие крупные суммы денег вкладывала страна-агрессор в продвижение своей «великой» культуры, своего культурного продукта, своих лучших музыкантов. В то же время в Украине на государственном уровне часто забывали элементарно инвестировать в культуру. В моем оперном окружении россияне не были смещены с западных сцен после 24 февраля, все они продолжают работать за границей и дальше. У них все хорошо. Нам надо учиться в любой сфере больше защищать себя, сплачиваться и защищать свои интересы. Единым фронтом должны работать министерства культуры, иностранных дел, государственные агентства, общественные организации, известные на Западе украинцы, лидеры мнений — объединенные продвижением украинской многослойной древней культуры, неутомимо шаг за шагом открывать ее разным зарубежным аудиториям.

— Что вам в темные времена помогает держаться?

— Сама задаю себе такой вопрос. Очевидно, прежде всего держала и держит работа. Она у меня такая специфическая, требует высшей концентрации, особенно когда не просто готовлю концертную программу, а перевоплощаюсь в определенные образы. Работа над образом — своего рода трансформация. Я много над этим думала, поскольку выбрала эту профессию, видимо, исходя из особых черт своего характера, присущих только мне психологических особенностей. А еще меня держат молитвы, уверенность, что все будет хорошо.

— Какой музыкой, произведениями каких композиторов вы сегодня могли бы выразить свои эмоции, переживания, и какой музыкой успокаиваете себя?

— Я люблю успокаивать себя пением Эллы Фицджеральд. Это чисто чтобы отойти от всего, от плохих мыслей, чтобы привести себя в порядок. Очень люблю ноктюрны Шопена. Или иногда слушаю так называемую музыку для медитаций, а-ля нирвана. Это о том, что успокаивает. А для подъема духа сегодня — это, конечно, «Червона калина». На всех, без исключения, концертах мы пели и Гимн Украины, и «Червону калину», ее классическую версию. Эти мотивирующие произведения в центре внимания всего мира, они поднимают наш дух, боевой дух наших воинов. И замечу, что очень много хорошей украинской музыки родилось именно сейчас.

— Кто из современных исполнителей вам особенно интересен?

— Нравится Kalush в розовой шляпе, очень нравится Onuka. Моя дочь, моя Аня, тоже пишет музыку, песни, через которые выражает свои переживания. Как эта безумная война повлияла на наших детей! Я все время думаю о совсем маленьких. Как все это больно! Нам надо держаться!

— Чтобы держаться, надо строить планы, мечтать. Поделитесь, пожалуйста, своими планами на ближайшую перспективу.

— Следующий мой контракт — весной в Метрополитен должна спеть Тоску. Но мое желание — больше побыть дома, в Киеве. Так себя чувствую. Мои места силы — родной театр, исторический центр, где живу: Софийская площадь, Михайловский собор, Пейзажка, Андреевский спуск, улица Гончара, Львовская площадь.

В начале войны моя семья была разбросана. Мама до конца марта находилась в Киеве, а отец все время — в родных Черкассах. Дочь в ужасном стрессе выезжала во время бомбардировок со своими многочисленными животными. Она сейчас находится за границей. Я сейчас с сыном Андреем в Киеве.

— Какое будущее Украины вы видите после нашей победы?

— Украину вижу сильной, ведущей страной демократического мира! Сейчас многие украинцы говорят, как мы не ценили нашу жизнь в нашей стране до войны. Конечно, восстанавливать некоторые регионы будет очень сложно. Но у нас генетически заложено быть стойкими и преданными своей земле. Некоторые откровенно удивляются, что я в Украине. Но таких, как я, — миллионы людей, и для всех нас важны наша территория как наши места силы, наши энергетические источники. Правда за нами, потому что боремся за свое. Украинцы никогда на чужое не посягали. А сегодня сделают все, чтобы больше никогда не отдать своего.

Больше двух лет нет с нами легендарной Ирины Бекешкиной. На днях, с помощью Международного фонда «Відродження», вышла книга ее памяти «Поки ми живі…», в которой содержатся как труды, публициcтика Ирины, так и воспоминания о ней. Мы планировали издать книгу к 70-летию Ирины Эриковны. Но наступило трагическое 24 февраля 2022 года. Редакция решила не вносить никаких правок, — в этом и не было потребности. Ведь мысли Ирины Бекешкиной выдержали испытание двух лет и остаются неизменно актуальными. Мы знаем, как повела бы себя Ирина во время войны, — она была бы на передовой нашего информационного сопротивления, особо отмечая силу, свободолюбие и способность украинцев к самоорганизации.

Ирина никогда не отказывала СМИ в комментариях, настойчиво объясняя азы социологии и результаты опросов журналистам и читателям. Она задавала стандарты в социологии, этике и общественной деятельности — этническая россиянка, создававшая новую Украину, — ту Украину, которая сейчас борется с агрессором. Ее выступления и взгляды очень актуальны именно сейчас.

Часто приходилось слышать, как люди спрашивали: «А когда будет опрос, который проведут «Деминициативы», потому что именно Бекешкиной мы доверяем?», «А когда Бекешкина прокомментирует эти или другие данные, потому что именно ей мы доверяем?». Ее ценили и друзья, и враги. Данные, которые она приводила, всегда ждали разные политические силы, которые потом по-разному их трактовали — иногда перекручивали, иногда манипулировали, с чем боролась Ирина Эриковна, но ее данным доверяли.

Жизнь Ирины связана с двумя известными институциями. В 1990-м, со времени создания Института социологии НАН Украины, она стала сотрудницей сектора Евгения Головахи. А с 1992-го, когда создали Фонд «Демократические инициативы», сначала была научным экспертом, а после преждевременной смерти основателя Фонда Илька Кучерива в 2010 году стала директором Фонда.

В 1998 году Ирина Бекешкина вместе с Ильком Кучеривом стояла возле истоков первого в Украине экзит-пола, проведенного «Деминициативами». А известной на всю страну Бекешкина стала после экзит-пола в 2004-м, разоблачившего фальсификации власти. На социологов давили, предлагали сотни тысяч долларов. Но три центра: «Деминициативы», Центр Разумкова и Киевский международный институт социологии (КМИС) — выстояли и с честью сохранили бренд «Национальный экзит-пол». Но далеко не все социологи выдержали. Бекешкина реагировала на это остро и принципиально и во время тех событий, и после. Ирина Эриковна с болью писала, что правление Социологической ассоциации Украины так и не дало принципиальной оценки тем событиям и «не справилось со своей задачей». К сожалению, это урок, с которым не справились не только украинские социологи, но и медийщики, и общество. Нам еще с этим жить и преодолевать.

Объем тем, где Бекешкина была одним из первопроходцев, поражает: демократический транзит, электоральная социология, партийные ориентации граждан, становление украинской политической нации, отношение к реформам (что включает и такие абсолютно конкретные вещи, как первые кредитные союзы или ОСМД); внешнеполитические ориентации, в частности интеграция в ЕС и НАТО, гражданское общество, ценности, молодежь, гендер, СМИ, майданы и российско-украинская война. И, конечно же, такая тема, как профессионализм и этика ученого-социолога.

В начале своей научной деятельности Ирина Эриковна писала книги и брошюры. Но позже, в водовороте научной, аналитической, общественной, медийной активности, должна была это оставить. Ей уникально удавалось быть социологом, публицистом и общественным активистом одновременно. Ирина писала легко, объединяя научность с аналитическими выкладками, конкретикой, практическими рекомендациями. А все это в свою очередь — с образностью и публицистичностью.

Поэтому не удивительно, что написание докторской диссертации было отложено в ящик. Не было у нее званий лауреатов, государственных отличий или медалей — вместо этого было действительно народное признание честного социолога, включение в разные рейтинги, в частности в «100 великих украинцев всех времен» по версии «НВ».

Она давала точные прогнозы, которые иногда противоречили устоявшимся академическим канонам: например, после экономического кризиса 2008–2009 гг. отмечала, что на поддержку демократии/авторитаризма большее влияние оказывают внешнеполитические ориентации граждан, чем оценка ими экономического положения. События 2013–2014 годов это подтвердили.

Труды, собранные в книге, начиная с анализа опросов 1993 года, — это своеобразная история Украины, которую чрезвычайно интересно читать: а как же тогда видело наше население первые годы в независимой Украине, как это тогда оценивали социологи?

«И снова призрак бродит по просторам бывшего Союза — в этот раз призрак авторитаризма», — авторитаризм Бекешкина изучала основательно-теоретически и била в набат при раннем Кучме в 1996 году и при позднем Кучме в 2003–2004 годах. И именно на изломе 2003/2004 гг. она сформулировала свой животворящий лозунг, которым завершила тогдашнюю статью, который стал крылатым и неоднократно повторялся в разных политических обстоятельствах: «Пока мы живы, ничто не решено окончательно».

Так же Ирина Эриковна била в набат в статье о состоянии СМИ после Помаранчевой революции: «Место зависимости СМИ от власти заняла зависимость от денежных мешков».

Она беспощадно боролась с манипуляторами от социологии, которых метко назвала «Рога и копыта» (по названию известной псевдоконторы «великого комбинатора» Остапа Бендера). Но и сегодня на экранах и в СМИ засилие псевдофирм и псевдоэкспертов, хотя любой редактор может заглянуть в «Базу псевдосоциологов и скрытых пиарщиков».

Она шла впереди. Во главе с Бекешкиной «Деминициативы» прямо на Евромайдане проводили исследования тех, кто выходил защищать честь и достоинство.

Но Ирина не носила «розовых очков». Она видела проблемы постмайданной власти, требовала прозрачности от власти, активности от граждан, давала советы каждой новой власти. Предостерегала, что президентские выборы 2010-го «не станут решающими, все главное будет происходить потом. У общества на этих выборах задача-минимум и есть задачей-максимум — не дать отобрать у себя так тяжело завоеванную свободу, чтобы иметь механизмы хоть как-то влиять на власть». Не удалось. Поэтому во время Евромайдана, на следующий день после расстрелов в центре Киева, Бекешкина настаивала, что должен появиться «Майдан реформ».

Сразу же после избрания президентом Владимира Зеленского Бекешкина говорит и о неслыханном кредите доверия, а следовательно, возможности для реформ, и об угрозе конфронтации с Петром Порошенко, что «ведет к дискредитации всех государственных институций, хаосу и потере управляемости страной. Вторая опасность — это досрочное проведение парламентских выборов».

В одной из последних научных публикаций она предупреждает: «Возможен и негативный сценарий, когда ради удержания рейтинга реформы осуществляться не будут, вина за нереализованные ожидания будет возлагаться на правительство, которое время от времени будут менять, и благоприятное время для общественных трансформаций будет потеряно».

А после выборов Бекешкина подчеркивает, что «не будет смены ориентации хотя бы потому, что власть очень прислушивается к общественному мнению, а общественное мнение настроено в большинстве прозападно». И мира с агрессором «любой ценой» украинцы, в частности те, кто голосовал за Зеленского, не хотят. Это украинцы подтверждают своим героическим сопротивлением нынешнему российскому нашествию, что является одним из самых важных факторов защиты национальных интересов.

Политики пытались привлечь Ирину Эриковну к своим партиям. Но она отказывалась. На одних выборах ей предлагали идти в список, в проходную часть. Она рассказывала, что пошутила тогда: «Я не пойду, хочу, чтобы обо мне написали хороший некролог».

И еще я хотел бы сказать о ней как о человеке, потому что она была чрезвычайно простой, без зазнайства, фанфаронства. «Ирчик» (я так ее называл) очень любила людей, была харизматичным лидером, веселой, остроумной. Вот она руководитель, но у нас в Фонде всегда веселая семейная атмосфера, там все подшучивают друг над другом, в том числе можно было подшутить и над ней. Можно было и критиковать, — «Эриковна» все это нормально воспринимала. Как научный директор я требовал, чтобы все работники записывали задания в блокнот. На собрании она писала на листках бумаги, а потом, перегруженная делами, иногда забывала о записанных заданиях: «Ну, так что? Ну, забыла. Так убейте меня». Как-то созналась, что в детстве хотела стать балериной, но из-за невысокого роста не смогла. Рассказывала, как подростком пришивала на юбку колокольчики. Шла по селу, а они звенели. Старшие люди если видели, то крестились.

Могла «врезать» правду-матку, но при этом всегда пыталась придерживаться научной линии и быть объективной. Ее слову верили и очень ждали ее очередных комментариев и исследований «Деминициатив».

Рабочая экспертная группа по переименованиям при Киевраде рекомендовала переименовать улицу генерала Карбышева в улицу Ирины Бекешкиной. Надеемся, что в скором времени Киеврада утвердит окончательное решение. Но лучшее оказание почестей для Ирины — та страна, которая возникнет после нашей Победы. Ирина мечтала о создании «Общественного социологического консорциума». Вот как об этой идее говорит ее давний друг и коллега, профессор Могилянки и гендиректор КМИС Владимир Паниотто: «Национальный экзит-пол отличается от других своей независимостью, потому что все другие экзит-полы делают политические силы. Иногда они это оформляют через центры, СМИ, принадлежащие им. Ирина очень хотела распространить идею Национального экзит-пола на проведение регулярных политических исследований, которые были бы полностью независимыми».

Давайте вместе воплотим идею Ирины Бекешкиной в жизнь!

Из афоризмов и цитат

(и это лишь небольшая часть!)

О социологии

• В оруэлловской Океании не было социологии.
• Ни одна профессиональная социологическая структура не будет терять свою репутацию. Репутация — это все в нашем мире. Можно однажды накормить потребителя плохой колбасой, но потом ее уже никто не будет покупать.
• Когда журналистка сказала ей по поводу каких-то неправильных данных, Ирина очень метко ответила: «Простите, но при чем здесь социология? Почему вы социологию обвиняете? Вот я надену белый халат, возьму скальпель и начну резать людей направо и налево, — в этом будет виновата медицина?».
• Меня всегда удивляет, когда люди огульно говорят: «Все берут, социологи берут…» Я тогда спрашиваю: «А за сколько вы продали бы своих детей?». Обижаются… Люди почему-то считают, что детей продавать нельзя, а вот себя — запросто. А что такое человек, как не его ценности, убеждения, самоуважение, наконец? И продать все это — значит, самому себе вынести смертный приговор, убить свою личность.
• Невозможно себе представить социолога, например, в наушниках, уткнувшегося в смартфон в метро. Этот человек — априори не из нашей касты. Я наблюдаю за жизнью. Я ее слушаю. Улавливаю не только в анкетах, но и на улицах. Из лиц, фраз людей, проходящих мимо… Все это — моя работа.

О власти и оппозиции

• Самая страшная власть — тупая. Даже коррумпированная — не такое большое зло. Она будет воровать понемногу, не будет рубить ветку, на которой сидит. Янукович и его окружение заворовались и потеряли все.
• Оппозиции нужно общаться с людьми, а не кричать дурным голосом в мегафон.

Об общественном активизме

• Активные граждане, которые хотят изменений, должны идти в политику, в госструктуры. В последнее время противники такого подхода используют «аргумент огурцов»: дескать, даже свежий огурец, попадая в рассол с солеными огурцами, становится соленым. А я на это отвечаю: «А почему вы думаете, что люди — это огурцы»? Поэтому, «лупайте сю скалу!».
• Гражданское общество пошло в политику, но там оно, к сожалению, чувствует себя десантом на вражеской территории. А десанты войн не выигрывали. За ними должна идти мощная армия. Вот ее пока нет.
• Хочу напомнить, что и в Революции достоинства, и в Помаранчевой революции в целом участвовали 15%, и этого было достаточно.
• Инициативой общественных организаций должно стать формирование нового майдана — Майдана реформ.

 О СМИ

• СМИ должны давать людям надежную объективную информацию. Если там появится что-то из «Рогов и копыт» — это скандал. Это как отравить плохой колбасой. Скажут: ага, верить вот этим нельзя. А сколько у нас было дискредитированных СМИ! И что? Ничего.
• Наши журналисты часто напоминают мне ребенка, который все тянет в рот. Но мне кажется, что чаще всего не такие уж они «нежные младенцы»… Если хотите, не верю я в клинический идиотизм даже отечественных журналистов, что они вот так просто все, что им встречается по пути, ставят в информационное пространство.
• Должна быть свобода слова, а не свобода проплаченной дезинформации.

Отношение к себе и людям

• «Феномен консервной банки». В горах, когда тебе тяжело, сил идти уже нет, и ты клянешь все на свете, — возьми у товарища консервную банку и положи в свой рюкзак. Ты сразу почувствуешь себя сильным и могущественным, тем, на кого идущий рядом может положиться. Это противоречит всем законам физики, но соответствует законам психологии. И в жизни — так же. Если тебе плохо, возьми чью-то «банку». Помоги тому, кому еще хуже.

Об Ирине

Философ и общественный деятель Евгений Быстрицкий: «Никто не сделал больше для формирования открытого честного общественного мнения в Украине, чем Илько Кучерив и Ирина вместе с их Фондом «Деминициативы». Без них мы не доросли бы до осознания, что это означает — честные и свободные демократические выборы.

Если бы не «Деминициативы», если бы не их опросы и если бы не эта поддержка, эту инициативу (внешнее независимое оценивание. — А.Г.) затоптали бы, когда Табачник был в министерстве».

Философ Константин Сигов: «Ирина Бекешкина не только активно внесла в наш быт словосочетания «экзит-пол», но еще и энергично защищала его от дискредитации. Exit — кажется, ее лаконичный лозунг. Свет в конце важнее всего туннеля, если есть верный свидетель у света».

Гендиректор КМИС, профессор социологии Могилянки Владимир Паниотто: «Она находила точные слова и названия многим процессам и явлениям, которые потом становились общеупотребительными. Например, ее названия опросов на Майдане 2013–2014 годов — «Майдан-митинг», «Майдан-лагерь», «Майдан-сечь» — вошли в научное обращение как термины. «Удавкой для социологов» она назвала опасный законопроект, представленный от «Батьківщини», который обязывал социологические центры проходить лицензирование. И эта ее «удавка для социологов», мне кажется, добила ситуацию, и законопроект этот не прошел.

Она называла псевдосоциологов «рогами и копытами», и сегодня все так их называют. О псевдосоциологах она высказывалась очень резко, была боевой, и этого нам сейчас очень не хватает».

Политолог, исполнительный директор Международного фонда «Відродження» Александр Сушко: «Умение не просто проводить опросы, а правильно их подать, интерпретировать, упаковать таким образом, чтобы они были убедительны, в том числе для заграничных аудиторий, — благодаря этому Ирина как международный общественный деятель была известна и неоценима».

Директор Института социологии НАН Украины Евгений Головаха: «Женщина, сделавшая больше всего из всех социологов для того, чтобы социология занимала важное место в обществе и чтобы власть боялась социологии. И боялись в значительной степени благодаря тому, что была Ирина Эриковна.

Сама же Ирина во многом олицетворяла в массовом сознании то, что журналисты называли «честной социологией». Вспоминаю, как в одном из наших разговоров с Натальей Паниной я покритиковал Ирину за какое-то, по моему мнению, недостаточно обоснованное публичное выступление. На что Наталья мне ответила: «Главное — что Ирина популяризирует наше знание лучше, чем мы с тобой».

В отличие от коллег из России, где социологии уже не существует, мы не будем скрывать никаких данных. Поскольку нам верят, что мы этого делать не будем, и, кстати, в большой степени благодаря Ирине Бекешкиной, наши данные будут способствовать дальнейшей консолидации украинского общества».

Больше статей Алексея Гараня читайте по ссылке.

В Буче 5 марта, во время оккупации, сгорело в автомобиле четверо людей. Две бучанки — Жанна Каменева и Мария Ильчук, а также 14-летняя Аня с мамой Тамилой Мищенко.

Жанна, которая убедила всех ехать, была за рулем. Последнее, что получил от Жанны ее муж, было sms-сообщение: «На нас едет вражеский танк». Это произошло около десяти утра почти на перекрестке улиц Яблонской и Вокзальной.

14-летняя Аня Мищенко, как вспоминает ее брат Женя, до последнего не хотела ехать и просила маму остаться вместе с братом и бабушкой в Буче. У девочки был талант к рисованию, и свою жизнь она планировала связать с творчеством.

Мария Ильчук не поехала с дочерью в Ровенскую область, боялась, что не выдержит тяжелый путь, потому что у нее были больные ноги. Но согласилась ехать с Жанной, когда увидела, какие зверства оккупанты творят в Буче.

Автомобиль Жанны нашли не сразу, поскольку искали бус синего цвета. Из-за взрыва краска на авто выгорела, и он стал белым. Военные ВСУ, которые зашли в Бучу 2 апреля, после того, как российские войска покинули город, не сразу поняли, что в машине были люди. От обгорелых тел остались лишь фрагменты.

Муж Жанны Геннадий, который сейчас служит в Вооруженных силах Украины, убежден, что ее убили российские военные. Они стояли на блокпосту на углу улиц Вокзальной и Яблонской.

По словам Геннадия, российские военные могли стрелять в автомобиль Жанны из РПГ и БМП.

Как волонтер Жанна спасала людей и погибла

 

Муж Жанны, которая вывозила людей из Бучи, в первый день полномасштабного наступления ушел на фронт в рядах ВСУ. О том, что жена исчезла, он узнал, находясь далеко от Бучи.

— Когда именно вам удалось разыскать авто жены?

— Машину Жанны мы нашли уже через месяц после того, как она перестала выходить на связь, — 5 апреля. Автомобиль трудно было узнать, он полностью обгорел и выгорел внутри. К тому же, поиски так затянулись, потому что он стал полностью белым, хотя был синего цвета.

Мимо этой машины на углу улиц Яблонской и Вокзальной, которую в СМИ называют дорогой смерти, прошли многие люди — военные, журналисты, гражданские, но никто не думал, что внутри есть человеческие тела. На первый взгляд она была пустой, настолько сильно они обгорели.

От Жанны остались фрагменты. Авто я узнал сначала по фото журналистов в СМИ, а потом, когда сам приехал, проверил по VIN-коду, нашел остатки чашки Жанны, ключи от машины.

— Когда вы в последний раз общались с женой?

— Утром 5 марта Жанна мне позвонила и сказала, что приехала в Бучу и видела, как на нашу улицу Леха Качиньского зашла вражеская техника. Я попросил ее быть осторожной, а она ответила: «Я тебя очень люблю». Это были ее последние слова.

Где-то в 10-м часу я получил от нее sms-сообщение: «На нас едут вражеские танки». Она мне звонила, но у меня тогда не было связи, и сообщение пришло в 11 часов. Прочитав, я сразу начал ей звонить, шел вызов, но трубку никто не брал. Возможно, прежде чем убить, у них забрали телефоны.

— Вы сказали, что Жанна вернулась в Бучу? Почему она не оставалась в безопасном месте, если выезжала из города?

— 26 февраля Жанна повезла детей за Житомир к родне, а сама вернулась в Бучу. У нас двое детей — мальчик и девочка 12 и 15 лет. К тому времени я уже был в ВСУ. Меня вызвали 24 февраля.

Жанна в Буче развозила людям продукты из нашего магазина и по возможности вывозила знакомых и тех, кто просил о помощи. Занималась волонтерской деятельностью.

Третьего марта она мне еще говорила, что приедут люди и заберут уже последние продукты. 4-го числа она приехала домой в Бучу, переночевала и 5 марта уже хотела ехать в Ирпень.

Сейчас мне немного легче, а то даже говорить не мог на эту тему.

Недавно мне люди прислали sms, что хотели бы ее обнять и поблагодарить за то, что она вывезла их семью.

Мы два дня ждали, пока приедет полиция. Мы все тела разложили по мешкам. На кладбище уже вместе с полицией делали описание тел. Было очень много вызовов в полицию. По сто вызовов в день. Они просто физически не успевали.

Полиция зафиксировала смерть, а потом тела направили на экспертизу в Вышгородский морг. В выводе написано, что погибли вследствие военных операций. Но причину смерти установить не удалось из-за «резкого обугливания тела». Так написал судмедэксперт в выводе. Я как военный предполагаю, что в машину стреляли либо из РПГ, либо из БМП.

— Как Жанна помогала фронту с началом российской агрессии в 2014 году?

— Тогда мы ехали в Дебальцево с волонтерами из Бучи, везли гуманитарную помощь. Она попросила нас взять ее с собой, потому что у нее там муж на фронте. Маленькая, худенькая, но такая с характером.

Мы первый раз забрали передачу, а ее с собой не взяли, потому что было опасно. Второй раз тоже забрали передачу. В третий раз она к нам пришла и сказала, что получила уже водительское удостоверение, и если мы ее не возьмем, она поедет сама на машине. Пришлось брать ее с собой, и после этого она ездила с нами постоянно. Мы взяли под опеку интернат в селе Горное, близ Золотого, и ездили туда к детям на праздники.

Она привлекла многих знакомых к волонтерству, нам многие люди помогали. Даже уже в 2019-м, когда Гена был дома, она просила, чтобы мы взяли ее с собой. Она всем сердцем проникалась проблемами военных. А к детям в интернат мы ездили каждый год на День Николая.

Маленькая художница Аня и ее мама

Двух пассажирок, которых Жанна пыталась вывезти из Бучи, родные отговаривали от поездки. Брат Ани Мищенко 29-летний Евгений вспоминает, как просил их остаться и ждать официальный зеленый коридор. Как известно, первый зеленый коридор в Буче был согласован 9 марта. Через четыре дня после попытки женщин вырваться из ада.

— Как так случилось, что мама и Аня уехали, а вы остались?

— В начале войны мы были вместе с мамой, сестрой и бабушкой в квартире по улице Тарасовской. Мама с сестрой решили выезжать с сотрудницей мамы Жанной. Я остался с бабушкой, которой 83 года. Еще с начала войны я сказал маме и всем, что если и будем ехать, то все вместе и только автобусом, по официальному зеленому коридору.

Мы наладили быт на улице Тарасовской, объединились с соседями, ходили по воду, готовили еду во дворе наших домов.

Я говорил маме, что пока я здесь, остаемся все в квартире.

Я немного разбираюсь в военном деле и говорил им, что наш дом невыгоден для обстрелов, он расположен в такой локации, что в него ничего не попадет. Наш дом со всех сторон защищен другими домами. Но сработали паника, страх. Мама хотела спасти сестру, поэтому пошла на этот шаг. Видите, а получилось все наоборот.

— Аня соглашалась с вами?

— Да, Аня очень не хотела ехать, она хотела остаться, просила маму никуда не ехать и послушать меня. Но мама настояла.

Сестра училась в восьмом классе Бучанской школы № 5 и учила три иностранных языка — английский, французский и испанский. Она была очень талантливой художницей, у нее много картин. Аня хотела в дальнейшем свою деятельность связать с творчеством.

      Но так получилось, что мамина сотрудница Жанна, которая была волонтером, везла продукты в Ирпень. Она позвонила маме и сказала, что сейчас будет ехать мимо улицы Тарасовской и сможет нас вывезти. Тогда из Ирпеня еще ходил поезд, на котором можно было доехать до Киева.

— Железнодорожный мост было разрушен 5 марта во время обстрелов авиации.

— В тот день, когда они уже уехали, я прочитал в Фейсбуке, что рашисты разбомбили железную дорогу, и поезда уже не будет. Начал звонить маме, чтобы сказать ей об этом, но связи уже не было. Прошло буквально полчаса после того, как они выехали.

— Вы сразу поняли, что случилось что-то плохое?

— Я еще надеялся, что у них забрали телефоны на блокпосту. Были такие слухи, что забирали телефоны, забирали машины, брали в плен и вывозили в Беларусь. Была надежда, что их забрали в плен.

У нас в Буче не было связи, и ежедневно была какая-то страшная работа с утра до ночи. Мы помогали, чем могли на Тарасовской и соседних улицах, спасали раненых. В ЖК «Миллениум», что напротив нашего дома, сидел вражеский снайпер. Он обстреливал наш район. Одного мужчину расстреляли, когда он вышел выгулять собаку. Мы его похоронили за домом.

Раненых носили на рашистский (российский) блокпост возле «Новуса». Там сидели буряты, мы оставляли раненых, и они вызывали Красный Крест.

— Да, у нас есть уже неединичные свидетельства, что снайперы работали по гражданским. Когда вы узнали, что мамы и сестры нет?

— Где-то лишь через месяц узнал, что моих маму и сестру убили. Все это время мы искали их в разных группах в социальных сетях. Надеялись, что они все же выжили.

Я узнал, что их уже нет, в начале апреля, когда рашистов выбили из Бучи.

В это время мы с бабушкой были в Ивано-Франковской области. Мы выехали из Бучи последним разрешенным зеленым коридором на автобусе 15 марта. Тогда Буча была уже в полной оккупации, но нам с бабушкой удалось выехать.

Сейчас мы уже вернулись в Бучу.

Но бабушке пока не говорили о том, что маму и Аню убили. Я ее готовлю к этому, потому что у нее здоровье сейчас не очень, и я не знаю, как она эту весть выдержит.

— А она не спрашивает, где мама и Аня?

— Она спрашивает все время. Пока я ей сказал, что нашли обгорелую машину, на которой они ехали, но вестей о людях, которые ехали в машине, нет. Понимаю, что нужно как-то это все ей сказать, но еще не представляю, как это сделать. Я говорил с пастором церкви, куда ходит бабушка, и мы сейчас вместе с ним думаем, как бабушке это сказать.

Как Мария Ильчук не поехала вовремя с дочерью

Мы пообщались с дочерью Марии Ильчук Наталией. Она не может себе простить, что не заставила маму ехать вместе с ней.

—Где вас застала война?

— После смерти отца мама начала очень болеть, она жила недалеко от нас. У нее были проблемы с ногами, она с палочкой ходила. Как только начали 24 февраля бомбить Гостомель, мама сразу пришла к нам, и я сказала, что нам надо быть всем вместе, чтобы она никуда от нас не уходила. В первую ночь были страшные взрывы, мой сын позвонил однокласснику, который жил на даче тоже недалеко от нас, и тот сказал, что они приглашают нас к себе, потому что у них есть подвал.

Мы пересидели первую ночь в подвале, было очень холодно, маме кутали ноги, потому что они у нее очень замерзли. Мы решили выезжать все вместе в Ровенскую область к родственникам. Но мама отказалась ехать. Она решила остаться здесь с сыном, моим братом, потому что у нее сильно болят ноги и она не выдержит такой длинный путь.

Я до сих пор виню себя, что не уговорила ее тогда уехать с нами. Но думала же, что она остается не одна. Мама после бессонной ночи, которую мы провели сидя в подвале, сказала, что хочет полежать. Она попросила отвезти ее к сыну, который живет в частном доме в Буче, где тоже есть подвал. Мы не могли ей отказать, потому что это было ее решение.

Мой муж сказал, что в случае чего он сможет вернуться за мамой. На следующий день я ей позвонила, и она сказала, что у нее все хорошо, что в подвале камин и ей там тепло.

Потом связи с мамой не было. 27 февраля она позвонила с чужого номера и сказала, что жалеет, что не уехала с нами, потому что ей очень тяжело жить в подвале.

28 февраля не было связи ни с кем, а 1 марта нам перезвонили соседи и сказали, что мама вернулась в свою квартиру на Леха Качиньского, это в бывшем общежитии, полученном от ЧАО «Мелиоратор».

— Она была в безопасности в квартире?

— Я не могу вам сказать, нормально пообщаться мы не могли. Связь была очень плохая. Я сразу начала искать волонтеров, которые могли бы вывезти маму, но никто уже не мог туда добраться. Было очень опасно.

Кажется, 3 или 4 марта мама позвонила с Жанниного номера и сказала, что у них все хорошо, что они сплотились, все соседи вместе и сидят в дальней комнате.

Утром 5 марта я написала Жанне sms с вопросом: «Как моя мама?». В ответ она написала короткое слово: «Норм».

А уже когда я звонила на номер Жанны после обеда, то слышала в ответ: «Данный номер не существует». Мамин номер отвечал: «На данный момент абонент не может принять ваш звонок».

— Вы сразу поняли, что случилось?

— Нет, я до сих пор не могу в это поверить. В тот же день я обратилась в полицию и заявила об исчезновении мамы.

Я начала звонить соседям. Они сказали, что видели, как она садилась к Жанне в машину. Жанна ей дала на руки своего кота, и так они поехали.

Когда машину нашли, она стояла на обочине, двумя колесами на тротуаре. Окна были опущены. Очевидно, они показывали как-то русским, что в машине женщины и ребенок. Я не хочу верить до сих пор, что ее нет.

Я набираю каждый день ее номер.

— Делали ли вы ДНК-анализ?

— Не делали. Нам судмедэксперт сказал, что ДНК тела, которое почти сгорело и месяц лежало в машине, делать не из чего. Мне выдали маленький пакетик-«маечку», там лежало несколько косточек. Это все, что осталось от мамы. Нам не было где купить гроб, мы забрали последний крест. Представляете, сколько было убитых.

В выводе написали, что причина смерти не установлена из-за обугленности тела.

В полицию и прокуратуру я не обращалась с заявлением об убийстве. Но планирую это сделать, поскольку уверена, что это сделали именно российские военные.

В пресс-службе прокуратуры Киевской области сообщили, что по факту убийства женщин открыто уголовное производство.

«По этому факту открыто уголовное производство по части 2-й статьи 438 УКУ — это нарушение законов и обычаев войны. В частности, часть 2-я этого закона — это жестокое обращение с гражданским населением и другие незаконные действия, если они связаны с умышленным убийством. Продолжается досудебное расследование».

Материал создан в партнерстве с Justiceinfo.net — Fondation Hirondelle.

24 февраля для украинцев и украинок в возрасте за 80 началась вторая в их жизни война. «Оккупация», «бомбы», «убежище», «переселенцы» — для них это не только о настоящем, но и о временах их военного детства. Команда ОО «Після тиші» записывает воспоминания очевидцев Второй мировой. Их осталось не так много, поэтому каждый такой рассказ уникален.

Татьяна Сукоркина родилась в 1940 году. У нее сохранились отрывистые воспоминания о Второй мировой войне — запахи, звуки, силуэты. И с родными, особенно с мамой, Татьяна часто обсуждала все происходившее с семьей как до войны, так и во время войны. Ее семья хранила память о своем быте, своих переживаниях и судьбах родственников и передавала эти воспоминания следующим поколениям.

В родословной Татьяны Сукоркиной переплелись судьбы потомка столбовых дворян из Луганска и дочери полтавского купца, польского шляхтича с Волыни и русской. Ее отец Леонид Федоров учился в Варшавском университете на фармацевта, когда познакомился с ее мамой Ольгой. Ей было 15 лет, она жила в Ровно и пела в церковном хоре. Через четыре года они поженились и переехали в Варшаву. Когда началась Вторая мировая война и немецкие войска заняли город, Ольга была беременна. Семью приглашали перебраться в Соединенные Штаты Америки. Но женщина настояла, что хочет рожать возле своей мамы — в Ровно. Хотя город на тот момент уже находился под советской властью, семья Федоровых была уверена, что это ненадолго.

«Как они относились к Советскому Союзу: сейчас война, и это все изменится, и Советский Союз уже не будет существовать. И так они решили, что время это быстро промелькнет, а затем уже все будет нормально. Но не все случилось так, как предполагалось», — вспоминает Татьяна Сукоркина.

Через два месяца после оккупации немецкими войсками Варшавы родители Татьяны бежали. Они не брали с собой много вещей, только столовое серебро и еще какие-то ценные вещи, чтобы отдать за переход границы, и свои фотографии.

«Было два фибровых чемоданчика у них. В одном было серебро, а в другом — фотографии, самое ценное, что у них было. И кто-то приметил чемоданчики, подумали, что во втором тоже серебро, и украли у них эти фотографии».

Первые годы под бомбежками

В июне 1941 года Ровно начали бомбить. Татьяне было чуть больше года. Они жили большой семьей в доме родителей: бабушка и две ее дочери с семьями.

Люди прятались от бомб в подвалах. Там всегда было сыро, иногда даже стояла вода.

«Я на всю жизнь запомнила запах этого подвала. Сразу, как оказываюсь в сыром помещении, вспоминаю, — это запах моего детства».

Чтобы не спать в мокром, люди клали на пол кирпичи, на них — доски. Потом укладывали одеяла, над ними ставили кровати, а уже на них набрасывали матрасы и подушки. Только не для того, чтобы было мягче лежать, — такая конструкция должна была защищать от осколков. А спать ложились под кроватями.

«Потому что если прямое попадание, то ничто не спасет, а если осколки летят, это единственное укрытие».

Мама Татьяны Ольга не хотела ходить с ребенком в подвал. В первую очередь из-за сырости. Она обычно оставалась в доме и, когда начинали бомбить, играла для дочери на пианино, чтобы ей было не так страшно.

«Однажды мамина сестра, тетя Нина, говорит: «Если ты не пойдешь, то и я не пойду в подвал». И просто в истерике. А бабушка говорит: «Если Нина не пойдет, то и я не пойду». А мама им отвечает: «Не дай бог, с вами что-то случится, я до конца жизни не смогу себе этого простить. Один раз я с вами спущусь». А утром они выходят, а их дома уже нет. Стоит пианино, стена и какие-то оторванные картины», — пересказывает Татьяна Сукоркина воспоминания матери.

Те события дают о себе знать и сегодня.

«Когда я увидела в Интернете фотографию со шкафчиком на стене (в пгт Бородянка Киевской области. — Д.К.), сразу наше пианино вспомнила. И как тот петушок на шкафчике, так и у нас на пианино какие-то фигурки стояли, салфетки лежали. Так и остались после обстрела».

Переселенцы в оккупации

Когда дом большой семьи уничтожили, Ровно уже находилось под немецкой оккупацией. Родители Татьяны сняли квартиру. В этом же доме поселился эсэсовец с женой и собакой. Ни имени служаки, ни имени его жены в семье Федоровых не запомнили, а вот кличка собаки в памяти сохранилась — Поппи.

Именно этот пес и спас семью. После того, как немцев разгромили под Сталинградом, этот служака отправил свою жену домой.

«Мама рассказывала, что однажды он пришел абсолютно пьяный и закрылся у себя в комнате. Все наши очень испугались, потому что даже трезвого боялись все время. А двери в комнатах были со стеклом таким, что силуэт можно видеть. Он хотел покончить жизнь самоубийством. Рухнул в кресло, торшер у него светился, и наши, конечно, боялись дышать, не говоря уж о чем-то другом. И вот слышат: что-то щелкнуло, а потом страшный шум. Мама моя вообще смелым человеком была, она свои двери приоткрыла и смотрит: собака его повалила на пол и лежала на нем до утра. Наши только посматривали. К утру немец, видимо, протрезвел. Если бы свел счеты с жизнью, то не только бы нас расстреляли, но и всю улицу», — рассказывает Татьяна.

Со временем Федоровы перебрались жить к своим знакомым. Вместе с друзьями они старались даже в условиях оккупации поддерживать что-то напоминающее нормальную жизнь:

«Там была беседка, вся заросшая сиренью. Когда были мирные, можно сказать, вечера, там все собирались и тихонько пели под гитару».

Татьяна вспоминает, что у семьи было много друзей. Они часто встречались, ходили друг к другу в гости. Кого только не было в этой компании: украинцы, поляки, русские, евреи.

«Абсолютно разное, пестрое общество. Но в основном это была интеллигенция: врачи, учителя, фармацевты».

Запомнилось Татьяне и то, как вдруг исчезли еврейские дети.

«Это я потом поняла, что они еврейские. А тогда я у мамы спрашивала: «А где та девочка или та?». Мама говорила: «Ну война, знаешь, может, уехали куда-то». А что мама мне могла говорить?».

Бегство из «освобожденного» Ровно

После немецкой оккупации советская власть начала зачистки в городе. Искали коллаборантов, «бандеровцев» — тех, кто поддерживал национально-освободительное движение. Поскольку город долго находился под властью немецких войск, подозрение могло пасть на кого угодно.

«Что для советской власти означают те, кто прожил в оккупации? Значит, это не просто так. И маме тогда сказали: «Слушайте, если вы хотите не оказаться, по крайней мере, в Сибири где-то или вообще быть уничтоженными, то уезжайте отсюда. Ноги в руки и бегите», — пересказывает пани Татьяна воспоминания матери.

Друзья посоветовали ехать во Львов — больший город, там проще было бы жить. Даже помогли все организовать: выписали справку, что ребенку, то есть Татьяне, нужна срочная консультация в клинике Львовского научно-исследовательского института охраны материнства и детства, которая потом стала больницей «Охмадет». Так семья Федоровых оказалась во Львове. Тут и остались.

Татьяна Сукоркина, ее мама и бабушка поселились в двух комнатах, которые раньше принадлежали ксендзу Кафедрального костела. Другие комнаты, а всего их было семь, раздали разным людям.

«Кто в этом доме только не жил: евреи, поляки, русские. Русские не те, что жили во Львове до войны, а те, что приехали. Мы тоже были вроде бы русские. Но мы были другие русские.

Мы жили на втором этаже, а на третьем жила семья матроса. Он утром открывает двери, просовывает руку с ночным горшком и выливает его во двор. Моя мама ему говорила: «Николай, что вы делаете? Кто вам дал право нечистоты во двор выливать?». А он хватает себя за грудки: «Я это право завоевал», и закрывает двери. А мама вслед ему: «Что, право горшки на голову людям выливать?».

Так большое помещение превратилось в коммунальную квартиру.

«Мне многие люди, которые приехали с востока, из глубинки Советского Союза, говорили: «Мы купили эту квартиру». У кого вы ее купили? Какими деньгами вы платили, если вы приехали сами оборванцами? Ничего они не покупали», — рассказывает Татьяна.

Советская власть конфисковывала квартиры вместе с имуществом. Татьяна вспоминает, как приходили служащие, рассматривали все в квартире, оценивали вещи, а потом предлагали купить тем, кто получил ордер на комнату, или вывозили на продажу куда-то. Однако оценкой это было трудно назвать. То ли по незнанию, то ли из-за нежелания разбираться ценные и антикварные вещи продавали за бесценок.

У семьи Татьяны почти ничего с собой не было, поэтому мама купила зеркало, столик, кресло и еще какие-то необходимые для жизни вещи. А еще купила «оркестр».

«Это настоящее произведение искусства — очень правдоподобные бронзовые фигурки. Обезьяны, ослики, лягушки сидят, играют на инструментах. И дирижер — майский жук с палочкой.

Мы этот оркестр съели, потому что мама продавала по фигурке. И только майский жук-дирижер у нас остался».

Однако и он со временем исчез.

В большом городе жить было трудно. Мать Татьяны пела в церковном хоре, шила на заказ, даже как-то работала хозяйкой у писателя Петра Козланюка. Время от времени семья брала квартирантов — любым образом старались выжить. Бывали дни, вспоминает Татьяна, когда она утром ничего не ела, потому что нечего было.

Но даже в таких условиях семья не всегда соглашалась на дополнительные заработки. Особенно когда это было вопросом совести. Как-то домой к ним заглянул их сосед из Ровно. Попросил взять на квартиру своего сына, который как раз поступил в университет во Львове.

«Меня немного удивило, что мама и бабушка даже чаю ему не предложили. Я в такой семье выросла, что в первую очередь угощали гостей, а тут ничего», — вспоминает Татьяна.

Ее мать отказала знакомому. Говорила, что студенту будет неудобно жить и учиться в проходной комнате, когда рядом старая бабушка и ребенок, который постоянно болеет.

«И он ушел, а я вскочила: «Мама, вы же сами говорили, что квартиранты нужны». А бабушка, каменная такая, говорит: «Запомни на всю жизнь — с этим человеком не может быть ничего общего. Они не одну еврейскую семью сдали».

Вторая война

Сейчас Татьяне Сукоркиной 82 года. Она поет в двух еврейских ансамблях и в церковном хоре, устраивает еженедельные чаепития для своих подруг, принимает участие в музыкальных воркшопах, проводит экскурсии по городу. И даже война не изменила ее насыщенный график: «Ансамбли поют, репетиции продолжаются, мы планируем онлайн-концерты. Записываем видеовыступления. Каждое воскресенье я на воркшопах — уже более 60 провели. Жизнь идет».

Полномасштабное вторжение России в Украину не стало неожиданностью для нее.

«Я так и думала, что этим все закончится. Не могло быть иначе. Ну, какой может быть мир с тем «миром»?».

С третьего дня войны Татьяна Сукоркина принимает в своей квартире переселенцев со всей Украины. Никого из тех, кто останавливался у нее, женщина не знает, но это и неважно, говорит.

«У нас семья такая была — всем помогали. Вот бабушка моя. Бывало, ходили люди, точили ножи. А она говорит: «Любезный, поднимитесь на второй этаж». Она сначала чаю наливала, а потом уже либо ножи точили, либо что-то другое. Я тоже так привыкла. И очень радуюсь, что у меня дети такие. Никто не уехал, все в Украине, помогают».

Сама куда-нибудь выезжать женщина не хочет: «Почему я должна сейчас уезжать из Львова? Безопасного места в Украине сейчас нет — ракета может достать где угодно. А пока меня мои стены берегут. И я еще могу быть полезной здесь».

Татьяна собирает материал для маскировочных сеток, одежду и разные необходимые вещи для переселенцев. И не думает, что делает что-то особенное, — она так живет.

 135 лет назад (7.11.1886 г.) в Киеве на Липках родился выдающийся писатель Марк Алданов (Марк Александрович Ландау). Алданов — один из немногих в мировой литературе писателей, создавший три трилогии и одну тетралогию. В Советском Союзе его творчество было под запретом. И только во время перестройки сначала в одном из литературных журналов была опубликована его небольшая повесть. Впрочем, уже в 1991 году было издано его собрание сочинений, причем сразу гигантским тиражом — 750 тысяч экземпляров.

Для тех, кто еще не читал произведения Алданова или совсем ничего не слышал о нем, спешу сообщить: этот человек является обладателем одной из самых интересных человеческих биографий, настоящим патриотом Киева и, возможно, самым известным писателем-эмигрантом. Из России он эмигрировал как раз вскоре после Октябрьского переворота 1917 года. И уже за границей стал писателем.

Марк Алданов относится к плеяде писателей, которые в творчестве своем уделили внимание Киеву. Много писателей, родившихся или живших в Киеве в XIX — начале XX столетия, писали о нем. Гений Николай Гоголь безусловно считал Киев святым городом. Тарас Шевченко представил Киев как Божий град в поэме «Варнак». Среди других великих, выдающихся и просто известных писателей следует прежде всего упомянуть выпускника Первой киевской классической гимназии Константина Паустовского (невозможно оторваться от его детских и юношеских воспоминаний о Киеве начала XX века). У его однокашника Михаила Булгакова Киев — магически загадочен и велик. На начавшего в Киеве литературную карьеру Александра Куприна Киев произвел впечатление своими публичными домами. О киевских банкирах и купцах писали Лесков и Шолом-Алейхем. А вот жившая на Бессарабке Анна Ахматова в своих произведениях родной город практически не упомянула.

Киеву Алданов посвятил одно из своих самых интересных произведений. И вот почему.

Марк вырос в состоятельной семье киевского сахарозаводчика. Детство он провел на Печерских Липках. У его родителей были все, особенно финансовые, возможности для того, чтобы дать сыну блестящее образование.

Деньги родителей и интеллектуальные способности позволили Марку с золотой медалью закончить Пятую киевскую классическую гимназию (в здании которой сейчас располагается один из корпусов Национального транспортного университета). Золотая медаль дала возможность сыну еврея поступить в Киевский Императорский университет Св. Владимира и закончить сразу два факультета: физико-математический и юридический.

Деньги отца позволили Марку много путешествовать. В одном из таких путешествий он закончил Высшую школу политических наук в Париже.

Во время учебы в университете, да и в последующие годы Марка Ландау интересовали химия и все, что с ней связано. В восьмисотстраничной биографии Алданова авторства Марка Уральского, вышедшей в 2021 году, отмечается, что в 1910-м в журнале «Университетские известия» Киевского университета была опубликована 112-страничная научная работа Марка «Законы распределения вещества между двумя растворителями». Университет за эту работу наградил его золотой медалью и в том же году издал отдельной книгой. В дальнейшем Алданов опубликовал в странах Европы много научных статей в области физической химии. В этой же книге Уральского цитируются воспоминания Алданова о том, что во время работы в Сорбонне он часто встречался с выдающимся ученым Александром Богомольцем, который впоследствии был избран президентом Академии наук УССР.

Юристом Марк Ландау так и не стал, что не помешало ему присоединиться к блестящей плеяде юристов-неудачников в мировой литературе, которые в детстве и юности мечтали быть специалистами в области права, но стали гениальными, великими, знаменитыми или просто талантливыми писателями.

Впрочем, в некоторых своих исторических романах писатель продемонстрировал блестящее знание гражданского и международного права. Учеба в университете не прошла даром.

В череде 16 романов, а также повестей, очерков и произведений других жанров Киеву посвящено произведение со страшноватым названием «Повесть о смерти». Вот что пишет о повести сам автор: «Эта книга входит в серию моих исторических и современных романов, которую закончит роман «Освобождение». Новый читатель мог бы, если б хотел и имел терпение, ознакомиться с ней в следующем порядке: «Пуншевая водка» (1762 год); «Девятое термидора» (1792-4); «Чертов мост» (1796-9); «Заговор» (1800-1); «Святая Елена, маленький остров» (1821); «Могила воина» (1824); «Десятая симфония» (1815-54); «Повесть о смерти» (1847-50); «Истоки» (1874-81); «Ключ» (1916-17); «Бегство» (1918); «Пещера» (1919-20); «Начало конца» (1937); «Освобождение» (1948). Их многое связывает, — от общих действующих лиц (или предков и потомков) до некоторых вещей, переходящих от поколения к поколению».

Описание Киева в повести в главе второй начинается с двух удивительных вещей. Сначала следует эпиграф, состоящий всего из двух слов, принадлежащих Богдану Хмельницкому и в русском тексте написанных на украинском языке «Мій Київ…». А затем с беспощадной реалистичностью описана эпидемия холеры, проникшая в Киев в 1847 году: «Из предохранительных мер южнорусская медицина рекомендовала: носить шубу и кожаные перчатки, вытираться уксусом, есть только мясное, пить много спиртного. Письма и посылки окуривались. Окуривался и весь город: на площадях сжигался навоз. Все больные желудком возились в больницу, где были собраны городские цирюльники. Больным первым делом пускалась кровь; немногочисленные замученные врачи справиться с этим не могли. Власти отпускали цирюльникам водку бесплатно, и от их операций нередко умирали здоровые люди. Сами же они умирали почти поголовно. На простой народ холерная больница наводила ужас… Кто-то пытался пустить слух, что травят народ поляки, но население вздору не верило, и холерных бунтов в Киеве в 1847 году не было».

Дальше, однако, следуют страницы о Киеве в полном расцвете торговли, строительства, театральной жизни, гастрономических изысков и гостеприимства — «Гостеприимство было сказочное». Невероятно интересно и с некоторым налетом ностальгии Алданов описывает родные места, а именно — Липки на Печерске, где жила его семья. Упоминает автор и новый тогда Университет Св. Владимира, где «было уже немало профессоров, известных на всю Россию». Для любого настоящего киевлянина совсем уж ностальгически звучит фраза из повести: «Весь необыкновенно красивый город именно утопал в зелени». Не буду более утомлять читателей цитатами из повести. Скажу только, что самыми интересными для меня были в ней страницы о путешествии великого француза Оноре де Бальзака (родители которого хотели, чтобы он был нотариусом, а сам он сбежал из дому и стал всемирно известным писателем). Путешествие по любви, но с расчетом жениться на богатой вдове-красавице княгине Ганской с тем, чтобы, женившись на ней, навсегда избавиться от постоянной нехватки денег. Жениться-то Бальзак успел, но прожил в браке, кажется, не дольше трех месяцев. Печально.

Поэт Георгий Иванов о киевлянине Марке Алданове написал так: «Имя Алданова, бесспорно, самое прославленное из имен русских писателей». В своих романах он описывал эпоху Великой французской революции и Наполеона (тетралогия «Мыслитель»), эпоху России накануне Октябрьского переворота: трилогия «Ключ», «Бегство», «Пещера». В романе «Истоки» с невероятной глубиной и знанием истории международных отношений описал Берлинский конгресс 1878 года. Современники были впечатлены беспощадными характеристиками Сталина и Гитлера. Алданова как писателя и личность глубоко уважали выдающиеся современники: Иван Бунин, Владимир Набоков, Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус и многие другие.

Напомню, творчество Марка Алданова — 16 исторических романов один другого лучше, переведенных на 26 языков мира. Тринадцать раз его номинировали на Нобелевскую премию (из них девять — Иван Бунин). На сайте комитета по нобелевским премиям указан СССР, при этом в скобках следует уточнение — Украина.

Марк Алданов — выдающийся гражданин Киева, писатель, создавший глубокие, всемирно известные историко-философские литературные произведения. И этим Алданов не меньше, чем Паустовский и Булгаков, заслуживает памяти и уважения граждан нашей страны.

Человек-мистерия Мисько Барбара позвонил мне осенью 2014 года. Кажется, это был сентябрь. Кажется, приглашал на какую-то импрезу. Это было по ощущению так, как будто кто-то напомнил, что жизнь будет существовать и без тебя.

Память категорически отказывается вспоминать то время. Я обоснованно считал, что жить мне осталось относительно недолго. Я сказал, где нахожусь. Это был странный разговор двух разных реальностей, войны и культуры. При этом каждый из нас осознавал из своей реальности некоторое неудобство контекста и был взаимно очень вежлив, переводя разговор на какие-то львовские атмосферные воспоминания.

Разговор был похож на те песни, которые Мисько пел. Где в тексте не было формальной рифмы и размера. Но манера исполнения придавала особую драматургию и еще некоторый внеконтекстный, сокровенный смысл. У него вообще была такая манера исполнения собственной жизни.

Человек-мистерия. Когда он жестикулировал, то был многорук, как Шива. Когда курил, то улыбался сквозь дым, как Вишну. Ну а коньяк пил так божественно, как Кришна. Теперь он пойдет своей дорогой дхармы, украинский битник.

Можно было бы сказать, что он — «последний романтик», но украинцы и так слишком романтичны, просто пытаются изображать из себя англосаксов. Барбара был искренним романтиком, здесь он похож на своего предтечу Сашу Кривенко. И скорбят по ним такие же жертвы культурной самоидентификации, «малесенька щопта» Стуса, златоусты мнимой причудливой Украины. Возможно, это сожаление стоило бы назвать совестью, и тогда хорошо, что хоть смерть иногда пробуждает в нас это. Возможно, это такой Режиссерский Замысел Творца, тогда финальный концерт полностью удался. Аплодисменты, занавес, тишина…

Интерес правоведческой науки к историческим образам человека-профессионала обусловлен ее ролью в развитии юридической науки и практики. Эта роль особенна в периоды безгосударственности или господства тоталитарных государств, режимы которых, например нацистский или советский, вообще утверждают мысль узника сталинского ГУЛАГа Густава Герлинга-Грудзинского — «человек может быть человечным лишь при человечных условиях». Однако и в условиях тоталитарных режимов остаются исторические фигуры, которых объединяют человечность, профессионализм, стойкость, цивилизованность. Среди таких исторических фигур — юрист, художник, певец Юлиан Заяц.

Юлиан Заяц родился 2 сентября 1880 года в селе Богутин Золочевского уезда (теперь Золочевский район Львовской области) в семье греко-католического священника Семена Заяца. По окончании начальной школы учился в немецкой гимназии во Львове, которую закончил с отличием в 1899 году. Учась в гимназии, Юлиан Заяц проявил большую настойчивость и незаурядные способности в науках. Он также имел талант к рисованию и пению. По совету отца Юлиан поступает на юридический факультет Львовского университета. Во время обучения вместе с другими украинскими студентами он активно борется против полонизации учебного процесса. В знак протеста украинские студенты выезжают на обучение в венский, пражский и другие университеты Австро-Венгерской империи. Юлиан Заяц выбирает Краков и учится на юридическом факультете Ягеллонского университета. Большая любовь к рисованию дает ему возможность параллельно учиться и получить образование в Краковской академии искусств.

Вернувшись во Львов, благодаря настойчивому обучению Юлиан сдает все экзамены. Особенно успешными были правоведческо-исторический экзамен по римскому и каноническому праву, политико-административный экзамен и судебный (с отличием). Юлиан Заяц много читал и переводил, что дало ему возможность хорошо владеть, кроме родного, польским, немецким, латинским, русским и французским языками.

Профессиональное становление

После получения профессии юриста Юлиан работает в финансовой прокуратуре Австрии во Львове. Тогда же вступает в брак с Фалиной Павецкой — внучкой профессора гражданского права Львовского университета Александра Огоновского.

Украинский национальный дух, царивший в семье Огоновских, усилил у Юлиана Заяца патриотические чувства к Родине. Породнившись со старинным родом Огоновских он еще больше активизировал свою многогранную деятельность на ниве украинизации Галичины.

Юлиан Заяц активно участвовал в работе историко-философской секции Научного общества им. Шевченко, работал над тематикой в сфере римского права, подготовил научную работу Jusus fructus nominis, которую в 1907 году доработал и защитил на юридическом факультете Львовского университета. Затем Юлиан Заяц получил научную степень доктора права (кандидат юридических наук).

Продолжая работать практикующим юристом в финансовой прокуратуре, он не оставляет научную деятельность. В течение 1909–1912 годов получал стипендию австрийского Министерства образования и вероисповедания для научной стажировки в Берлинском университете с целью подготовить хабилитационную работу по римскому праву. В Берлине ученый также исследовал тексты Древней Греции.

Юлиан Заяц продолжал развивать и совершенствовать творческие способности к искусству. Он одновременно учился в берлинской Академии искусств в классе профессора Макса Либермана. В Берлинском университете Юлиан Заяц подготовил научную работу по римскому праву Jus jurandum in litem на польском языке (251 страница густого машинописного текста), которую по возвращению во Львов передал декану юридического факультета Львовского университета профессору Ласковскому. Своим кропотливым трудом Юлиан сделал весомый вклад в развитие национального сознания украинцев. Прежде всего он приобщился к самому важному — развитию и утверждению родного языка. Это вызвало неприятие со стороны некоторых польских профессоров. Как отмечал в автобиографии Заяц, текст диссертации был утрачен и защита не состоялась. Также он часто выступал с докладами по актуальным правоведческим вопросам в украинских общественных и кооперативных организациях, активно публиковался в правоведческой газете «Життя і право» (орган Союза адвокатов Львова).

В годы Первой мировой войны преподавал баллистику в артиллерийском училище в Будапеште и участвовал в боях на австрийско-итальянском фронте, откуда попал в плен.

В 30-е годы ХІХ века Юлиан Заяц стал членом самой массовой легальной партии в Галичине — Украинского национального демократического объединения (УНДО). Несмотря на молодость, Заяц был активным, заметным и полезным деятелем партии, выполнял в ней разную работу. Но позже, после прихода советской власти в Галичину и его ареста, как видно из протоколов допроса следственного управления НКВД во Львове (август-сентябрь 1944 года), вынужден был утверждать, что является беспартийным и в политических партиях не состоял.

Межвоенный период

Самый большой успех Юлиану принесли его профессиональная, научная и общественная деятельность. По возвращении во Львов он преподавал римское частное и гражданское право в Украинском тайном университете и работал адвокатом в галицком городке Комарно. Снова продолжает работать юристом уже в Польском государственном казначействе. Как выходец из семьи священника Заяц длительное время поддерживал близкие дружеские отношения с руководством греко-католической церкви. По просьбе митрополита Андрея Шептицкого выступал его личным правовым советником, подготовил обращение к странам Лиги Наций и Ватикану по поводу дискриминационной политики Польского государства о защите украинского населения во время пацификации, осуществленной по распоряжению Юзефа Пилсудского в течение 1930 года. Заяц осуждал преступления, совершенные польской санационной властью в отношении украинского населения Галичины с применением полиции и армии. Пацификация сопровождалась массовыми арестами, избиениями и убийствами людей, закрытием и разрушением украинских учреждений в Галичине. Следствием акции стала дальнейшая значительная радикализация украинского движения сопротивления на западноукраинских землях.

В середине 1930-х годов Юлиан учился во Львовской консерватории, пел на разных языках и выступал с сольными концертами во Львове, Тернополе, Кракове, Варшаве и других городах Западной Украины и Польши. Он также активно участвовал в Шевченковских днях, а в 1920–1926 годах возглавлял певческое товарищество «Муза». Одновременно продолжал рисовать, его художественные работы неоднократно выставлялись. В 1939-м, имея высокий авторитет в среде польских юристов, был назначен судьей Наивысшего административного трибунала ІІ Речи Посполитой — единственный украинец в составе этого суда. Как судья Заяц выделялся обостренным ощущением справедливости, честности, всегда заботился о доверии в обществе к суду как органу правосудия, чем заслужил уважение среди коллег-судей и сообщества.

Особенности оккупационной юстиции

Начало Второй мировой войны застает Юлиана Заяца в Варшаве. Захватив Польшу, нацисты на части оккупированных польских земель создают польское Генеральное губернаторство с центром в Кракове. После начала немецко-советской войны и оккупации украинских земель Восточную Галичину включили в это образование как дистрикт Галичина. Декретом нацистского правительства от 26 октября 1939-го на территории польского Генерального губернаторства ввели новую судебную систему, а предыдущую, польскую, ликвидировали.

В начале 1940 года Юлиан Заяц получил назначение судьей в гражданскую коллегию апелляционного суда дистрикта Варшава, где работал по ноябрь 1941-го. Со слов Юлиана Заяца, все украинские и польские судьи, хотевшие работать на своих должностях, должны были написать заявление в органы юстиции в дистриктах. В показаниях во время ареста в августе-сентябре 1944-го Юлиан Заяц указал, что причиной его переезда из Варшавы было опасение за жизнь близких. Вследствие этого в ноябре 1941 года он переехал во Львов и подал в отдел юстиции заявление, чтобы занять должность судьи, которое удовлетворили. Принимая во внимание практический опыт на должности судьи Административного трибунала Польши, Юлиана Заяца назначили председателем Апелляционного суда, где он работал по 27 июля 1944 года — дня освобождения Львова от войск нацистской Германии.

Работая на должности судьи на оккупированных нацистами территориях, Заяц отстаивал идеи соблюдения процессуальных норм и гарантий прав участников судопроизводства. Он всегда и повсюду оставался христианином и украинцем. В отличие от других судей, прокуроров, адвокатов, нотариусов, он не эмигрировал на Запад, а остался во Львове.

«В руках» НКВД

После освобождения Львова от войск нацистской Германии советскими войсками и установления советской власти Юлиана Заяца арестовали. Уже на следующий день, 5 августа 1944-го, следователь УНКГБ старший лейтенант государственной безопасности Алтунин начал допросы задержанного, а 14 августа против Юлиана Заяца возбудили дело по ст. 54 Уголовного кодекса УССР «Государственная измена».

В протоколах допросов, кроме автобиографических данных, Юлиан Заяц подробно показал роботу, структуру и полномочия негерманских судов в дистрикте Галичина. Он также подчеркивал, что лично не рассматривал судебных дел, а лишь руководил апелляционным судом и координировал деятельность окружных и гродских судов. Юлиан Заяц также отмечал, что негерманские суды преимущественно рассматривали гражданские дела и незначительные уголовные и не участвовали в репрессиях оккупантов.

На вопрос следователя об отношении суда к полякам и лицам других национальностей Юлиан Заяц ответил, что действовали единые законы для украинцев и поляков, в сфере судопроизводства они имели одинаковые права. Судьи выносили приговоры в уголовных делах и решения в гражданских делах именем закона. К полномочиям апелляционного суда также относился перевод законов и других нормативно-правовых актов Польши и оккупационных органов власти в области судопроизводства.

Несмотря на угрозу быть репрессированной как член семьи предателя Родины и пособника оккупантов, жена Юлиана Заяца Фалина продолжала бороться за освобождение мужа из тюрьмы. Она неоднократно обращалась к руководству областного управления Народного комиссариата государственной безопасности во Львове, в городской совет города Львова, к известным и авторитетным лицам. В своих заявлениях Фалина Заяц отмечала, что муж никогда в жизни не работал судьей по уголовным делам, был гражданином Польши и не совершал никаких противоправных действий против Советского Союза. Она также просила допросить сотрудников Юлиана Заяца, которые работали с ним в апелляционном суде.

В материалах уголовного дела содержится просьба митрополита Андрея Шептицкого от 15 августа 1944 года. С письмом-просьбой в защиту доктора Юлиана Заяца обратились академики Г. Возняк и В. Щурат, профессор И. Свенцицкий, хотя за защиту человека, обвиненного в государственных преступлениях, можно было подвергнуть опасности себя и близких.

Из материалов уголовного дела и имеющихся источников трудно сказать, кто и что сыграло решающую роль в судьбе Юлиана Заяца, но 25 сентября 1944 года появляется постановление о прекращении уголовного дела, составленное начальником 2-го следственного отделения капитаном юстиции Назаровым, «в связи с отсутствием состава преступления». Постановили уголовное дело закрыть, а самого Заяца немедленно освободить из-под стражи. 16 октября 1944-го постановление завизировал начальник областного управления НКГБ полковник госбезопасности Волошенко.

После освобождения

На основании решения президиума ВАК СССР от 1 декабря 1945 года, по обращению Львовского государственного университета имени Ивана Франко, Юлиан Заяц получил диплом доцента. В 1945–1946 годах преподавал римское частное право на юридическом факультете Львовского государственного университета. И уже 14 февраля 1946-го его переводят на половину ставки доцента. После увольнения из университета на основании приказа ректора от 14 сентября 1946 года (причина — отсутствие нагрузки) Юлиан Заяц работал библиотекарем и переплетчиком в научной библиотеке Академии наук УССР им. В. Стефаника, где подготовил ценную библиографию истории города Львова (1947), содержавшую 2450 источников, материалы к библиографии Г. Возняка (1946), М. Драгоманова (1947) и других. Помог Юлиану Заяцу трудоустроиться на работу академик Василий Щурат, который был директором библиотеки им. В. Стефаника. В 1951-м Юлиан Заяц не прошел аттестацию и из-за отсутствия библиотечной квалификации больше года работал помощником библиотекаря, техническим библиотекарем, переплетчиком. С 1953-го, с разрешения Аттестационной комиссии, до выхода на пенсию снова работает библиотекарем.

Художественное наследие

Ю. Заяц оставил большое художественное наследство. Свои художественные произведения он выставлял в Национальном музее во Львове, Украинском товариществе поклонников искусства, Польском обществе поклонников искусства и др. К известнейшим его художественным произведениям относятся картины «Портрет дочери», «Портрет сына», «Церковь в Красном», «Церковь в Кривчицах», «Цветы», «Река Каминка», «Портрет пани N» и другие. Немало картин Юлиана Заяца хранилось в музее Богословской академии, их приобрел ректор Иосиф Слепой. По мнению профессора Олега Купчинского, судьба этой коллекции на сегодняшний день неизвестна. Около 300 картин, благодаря усилиям известного искусствоведа профессора И. Свенцицкого, находятся в Национальном музее во Львове, еще 100 картин были переданы в Национальный музей после войны В. Сенютой. Многие картины хранятся в США — у сына Юлиана Заяца Ивана и его потомков. После войны 20 картин закупила Третьяковская галерея в Москве, около 500 картин хранятся во Львовской картинной галерее, Национальном музее им. Андрея Шептицкого во Львове, в отделе искусств Львовской библиотеки Национальной академии наук им. В. Стефаника, а также в частных коллекциях.

В течение жизни Юлиан Заяц никогда не прекращал рисовать, лишь в возрасте 86 лет, когда после падения сломал руку, вынужден был оставить любимое занятие. Умер в 1971 году, похоронен на Лычаковском кладбище во Львове рядом с семьей.

Таким образом, жизненный, профессиональный и творческий путь Юлиана Заяца отражает переплетение сложных и драматических общественно-политических событий: гимназическое образование украинца в условиях австрийской власти, сложный период ІІ Речи Посполитой, «Золотой сентябрь» 1939 года, один вид репрессий в отношении украинцев заменивший другим, Вторая мировая война, судейская работа на оккупированной нацистами территории, арест НКВД, допросы, освобождение, активная научная, преподавательская, художественная деятельность…

При таких условиях только сильный духом, богатый духовностью и глубокой христианской верой в победу добра над злом Человек смог бы пройти все жизненные испытания, нарисовать много художественных картин и передать их для людей. Собственно именно таким Человеком и был Юлиан Заяц.